Воспоминания и поздравления

Мой Воронежский заповедник: Таинственный заповедный бор

Наш проект открывают воспоминания Игоря Воробьева, главного специалиста по развитию, к.б.н.

Таинственный заповедный бор

Последние 16 лет моей жизни связаны с работой в Воронежском заповеднике, где мне каким-то чудным образом пришлось пройти семь разных должностей. Но начиналось всё гораздо раньше, и этот опыт внешнего соприкосновения с данной территорией был ярким и запоминающимся.

Я не слышал, видимо, о существовании заповедников, пока в 10 классе средней школы не купил в книжном магазине своего родного городка два набора изящных узких открыток, посвящённым двум заповедникам – Центрально-Лесному (Тверская область) и Сары-Челекскому (Киргизия). Слово «заповедник» показалось мне весьма таинственным, а виды природы – весьма вдохновляющими.

Поэтому, когда я впервые приблизился к границе Воронежского заповедника, у меня уже было какое-то слегка мистическое представление о таком месте. Столкновение с реальностью меня не обмануло.

В августе 1981 года я сдавал вступительные экзамены на биофаке Воронежского университета. Накануне дня испытаний я приезжал к родственникам отца на станцию Графская, и вечером у меня была возможность сходить искупаться на так называемое озеро Грязное на краю посёлка. Озеро на самом деле не было грязным, просто вода в нём была цвета чайной заварки, что для меня, жителя степного юга Воронежской области, было удивительным.

В какой-то из дней моё внимание привлекла железнодорожная ветка на Рамонь, проходившая поблизости. Дойдя до неё, за полотном я увидел информационный знак – «Воронежский заповедник. Вход запрещён!»

Мне вспомнились мои таинственные открытки и я, как всякий нормальный русский человек, конечно же, не удержался и вошёл в заповедный лес. Так что моё первое знакомство с Воронежским заповедником началось с нарушения режима охраны.

Нарушил я его не сильно, зайдя вглубь всего метров на сто. Этого было достаточно. Огромный заповедный лес таинственно звучал каким-то «немолчным напевом», угрожающим для степняка, предупреждённого, тем более, о запрете входа. Это первое впечатление было очень сильным. Постояв какое-то время, я вернулся назад, но, как я понимаю теперь, уже другим человеком.

На первом курсе я узнал, что мои старшие товарищи осенью ездят в специальный отряд, который помогает охранять Воронежский заповедник, а также участвует в поддержании лесной инфраструктуры – кордонов, шлагбаумов, аншлагов. Так осенью 1982 года я уже законно оказался на территории Воронежского заповедника в качестве общественного инспектора по охране природы.

Мы базировались на Черепахинском кордоне, в паре километров от Центральной усадьбы в довольно большом доме, предназначенном для разного приезжающего люда. Сегодня ни самого Черепахинского кордона, ни этого дома уже нет, на остатках фундамента растут довольно большие берёзки – лес не терпит пустоты. Кордон утратил своё значение, здания были демонтированы и сегодня только поляна напоминает о былой человеческой активности.

Фото: Б.К. Машков, из книги Л.Л. Семаго «Воронежский заповедник. Фотоальбом» 

Нас было около 30 человек, парней и девчонок, многие из которых в дальнейшем связали свою жизнь с заповедной системой. Но тогда мыслей таких у нас не было, мы просто выполняли работы, которые нам поручали.

Парни участвовали в том числе и в довольно серьёзных рейдах отдела охраны заповедника по борьбе с браконьерством. Как раз в предыдущем году один из таких выездов закончился серьёзным инцидентом, в ходе которого была создана реальная угроза жизни для одного из наших товарищей, дело дошло до применения охраной табельного оружия и, к сожалению, один из участников этого столкновения с противоправной стороны в последствии скончался в больнице. Так что всё было по- взрослому.

Серьёзность работы накладывалась на непривычную в наших краях огромность Усманского бора, так что мне казалось, что мы затеряны среди каких-то бескрайних северных лесов. Здесь мне впервые пришлось ходить по ночному лесу в составе небольшой группы. Лес этот был полон крупного зверя, активизировавшегося ночью, постоянно что-то бегало и трещало по кустам, и потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к такому образу жизни. Во время рейдов своих средств связи между группами у нас не было, и несколько раз мне пришлось выполнять миссию вестового. Бег лёгкой волчьей рысью по огромному ночному лесу, полному реальных зверей и воображаемых браконьеров – это впечатления на всю жизнь!

Фото: из архива И.И. Воробьева

В конце сентября в Усманском бору начинался гон у его знаменитых благородных оленей. Когда в сотне метров от вас в ночи раздаётся мощный рёв рогача, картина приобретает совсем гротескный характер. На второй год помню, я сдружился с примкнувшим к нам «лестеховцем» Сергеем Нигмановым. Поздними вечерами мы с ним отходили на пару сотен метров от кордона в лес и начинали вызывать ближайшего рогача на бой. Сергей очень похоже и очень смешно ревел оленем. Я душился от смеха, стараясь не расхохотаться на весь лес. Олень тем временем принимал всё за чистую монету, отвечал, приближаясь к нам, треща кустами, отчего захватывало дух. В конце концов мы вынуждены бывали спасаться бегством и, только добежав до кордона, могли наконец-то дать волю долго сдерживаемому смеху. С тех пор прошло ровно сорок лет, и мы больше ни разу не виделись. Жив ли, ты, друг мой? Слышишь, помнишь ли?

Позже, уже сотрудником заповедника, мне пришлось быть одним из разработчиков программы сохранения популяции этого замечательного вида, сокращение численности которого в начале 2010-х годов приняло угрожающий характер. И главным моим мотивом в этой работе было стремление сохранить этот древний могучий зов жизни, без которого Усманский бор оскудеет и превратится в скучный заштатный лес. И именно те мои первые впечатления служили эмоциональной основой этого стремления.

Много чего ещё запомнилось с того счастливого времени. Мы были молоды, очень увлечены, дружны, веселы. Верили, что занимаемся очень важным делом. Много было практических наблюдений, пригодившихся затем в последующей жизни. Всего не расскажешь. Но на ещё одном полумистическом приключении остановиться надо.

Как-то белым днём меня послали по какой-то надобности на Центральную усадьбу заповедника. В который раз идти по одной и той же дороге мне показалось скучным, так что в одном месте я свернул на попавшуюся просеку. Солнце показывало мне общее направление, заблудиться я не боялся, а надеялся изучить новый участок леса. Дорога упёрлась в так называемый «Домик в саду», я обогнул его и опять пошёл по просеке. Впереди появилась водонапорная башня, крайние дома Центральной усадьбы. На т-образном перекрёстке я уже почти свернул налево, как сзади раздался грозный приближающийся шум. Оглянуться не успел, как на меня налетела пара фокстерьеров, крайне недовольных тем, что кто-то осмелился пройти мимо их дома.

Семейная пара фоксов, подвижных как ртуть, – это очень серьёзная угроза, но выбора не было, псы налетели как вихрь, так что пришлось принять бой.

С минуту мы протанцевали на перекрёстке в жаркой схватке. Ни одна из сторон не смогла достичь практического результата. Мне ни разу не удалось приложиться ногой по клацающим зубами мордам, а фоксам не судьба была попробовать на зуб даже мою штанину. Поскольку я всё же понемногу отступал в нужном направлении, в какой-то момент собаки решили, что задали уже достаточно жару и, оставив меня в покое, побежали к своему двору. Я же, переводя дух, пошёл своей дорогой. Вернувшись на базу, я узнал, что это были фокстерьеры Михал Михалыча Брыкина, а эта окраина Центральной усадьбы называется Охотничий кордон.

Мистика в том, что ровно 25 лет спустя, в 2007 году, приехав с семьёй жить и работать в Воронежский заповедник по приглашению директора А.И. Масалыкина, я поселился на этой «фокстерьерской» усадьбе, где живу и по сей день!

Вспоминаются древние греки: «Владыка, чьё прорицалище в Дельфах, и не говорит, и не утаивает, а подаёт знаки»…

Что ж, что было, то было. Желаю «моему» Воронежскому заповеднику ещё 100 лет движения вперёд. Чем дальше, тем интереснее!